--  Вы  однажды  спросили, -- сказал О'Брайен, -- что делают в комнате
сто один. Я ответил, что вы сами  знаете. Это все знают. В комнате сто один
-- то, что хуже всего на свете.
     Дверь снова открылась. Надзиратель  внес  что-то  проволочное,  то  ли
корзинку,  то  ли  клетку. Он поставил эту вещь на дальний столик. О'Брайен
мешал разглядеть, что это за вещь.
     -- То, что хуже  всего  на  свете,  --  сказал О'Брайен, -- разное для
разных людей. Это может быть погребение заживо, смерть  на  костре,  или  в
воде,  или  на  колу  -- да сто каких угодно смертей. А иногда это какая-то
вполне ничтожная вещь, даже не смертельная.
...
-- Для вас, -- сказал О'Брайен, -- хуже всего на свете -- крысы.
...
-- Помните, -- сказал О'Брайен, -- тот миг  паники,  который  бывал  в
ваших снах? Перед вами стена мрака, и рев в ушах. Там, за стеной, -- что-то
ужасное. В глубине души вы знали, что скрыто за стеной, но не решались себе
признаться. Крысы были за стеной.
...
--  Боли  самой  по  себе, -- начал он, -- иногда недостаточно. Бывают
случаи, когда индивид сопротивляется боли до смертного мига. Но для каждого
человека есть что-то непереносимое,  немыслимое.  Смелость и трусость здесь
ни при чем. Если падаешь с высоты, схватиться за веревку  --  не  трусость.
Если  вынырнул  из  глубины,  вдохнуть  воздух  --  не трусость. Это просто
инстинкт, и его нельзя ослушаться. То  же  самое  -- с крысами. Для вас они
непереносимы. Это та форма давления, которой вы  не  можете  противостоять,
даже если бы захотели. Вы сделайте то, что от вас требуют.